Esquire публикует отрывок из книги Нормана Мейлера "The Fight" о том, как прошел один из главных поединков в истории бокса — «Грохот в джунглях», состоявшийся 30 октября 1974 года в Киншасе.
В набрякшем воздухе витало предчувствие грозы. Ночь была душной, и теперь, ранним утром, температура успела подняться выше обычного — градусов до двадцати шести или двадцати семи. Однако при мысли о надвигающемся бое Нормана пробирала дрожь. Он сидел рядом с Плимптоном во втором ряду от ринга — место, ради которого стоило преодолеть тысячи миль (...). Перед ними, у самого края площадки, устроились фотографы и репортеры из телеграфных агентств. За канатами был Али; он шаркал ногами, проверяя, не скользят ли подошвы, демонстрируя их по очереди внимательной публике, и время от времени, крутнувшись вихрем, высыпал перед собой калейдоскоп холостых ударов — тра-та-та-тах, тра-та-та-тах,— добрую дюжину за пару секунд. Мельтешня перчаток, восторженные крики зрителей. Он был совершенно один в ринге — Претендент к услугам Чемпиона, Король, бросивший вызов Самозванцу,— и, в отличие от других боксеров, увядающих в ожидании обладателя титула, Али словно наслаждался своей единоличной властью над этим небольшим пространством. Он выглядел совсем не испуганным и почти счастливым, как будто две тысячи горьких ночей, проведенных им без титула после того, как он лишился его даже не в результате поражения — а это, пожалуй, не меньший удар, чем написать «Прощай, оружие» и не найти возможности опубликовать его,— были семью годами библейского испытания, через которое он сумел пронести нетронутыми долю своей чести, своего таланта и своей жажды величия, и сейчас, в эти минуты, от него исходил свет. Его туловище блестело, как бока породистого скакуна. Казалось, он полностью готов к схватке с самым страшным и беспощадным тяжеловесом из тех, что появлялись в боксерских кругах за много лет,— возможно, с самым ужасным гигантом в истории бокса,— и пока Король стоял один на ринге, дожидаясь прибытия Чемпиона, занятый своими думами, какими бы они ни были, и своим личным общением с Аллахом, что бы это ни значило, пока он стоял, и шаркал подошвами, и осыпал градом ударов невидимого соперника, Лорд-хранитель печати, Анджело Данди из Майами, методически обходил ринг, останавливаясь у каждого столбика, и на глазах у всего стадиона столь же методически ослаблял каждую из четырех винтовых муфт, регулирующих натяжение каждого из четырех канатов, причем делал это с помощью гаечного ключа и отвертки, которые, должно быть, положил к себе в саквояж еще в Нселе и привез оттуда в автобусе и принес из раздевалки сюда, к рингу. И, приведя канаты в надлежащее состояние, то есть ослабив их до такой степени, чтобы его боец мог отклоняться назад достаточно далеко, он покинул ринг и вернулся на свое место. Никто не обратил на него особенного внимания. (...)
На ринге появился Форман. Он был в красных бархатных трусах с белой полосой и синим поясом. Цвета американского флага обнимали его чресла, и боксерки на нем сияли белизной. Он выглядел серьезным, даже застенчивым, как большой мальчик, который, по выражению Арчи Мура, «поистине сам не знает своей силы». На красном бархате трусов выделялись белые буквы GF, его инициалы. Great Fighter — Великий Боец.
Судья на ринге Зак Клейтон, тоже черный и весьма почитаемый, уже ждал. Джордж неторопливо проследовал в угол, пошаркал, тихо переговорил о чем-то со своими, дал наканифолить себе подошвы, и бойцы сошлись в центре ринга, чтобы выслушать инструкции. Настало время каждому из них исторгнуть из души другого толику страха. Листон поступал так со всеми противниками, покуда не встретил Али, который — в ту пору Кассиус Клей в возрасте двадцати двух лет — ответил ему грозным взглядом, исполненным уверенности в грядущих триумфах. Форман, в свою очередь, смотрел так на Фрейзира, а позже на Нортона. Суровый взгляд, неумолимый, как смерть, роковой, словно поворот ключа в захлопнувшейся двери склепа.
В этот момент Али сказал Форману (как все узнали потом): «Ты слышал обо мне с детства. Ты шел по моим стопам с тех пор, как был мальчишкой. Теперь ты должен встретиться со мной, твоим господином!» — слова, которых представители прессы слышать не могли, но губы Али двигались, его голова была в двенадцати дюймах от головы Формана, его глаза смотрели в глаза Джорджу. Форман сморгнул, он казался удивленным, как будто реплика Али задела его чуть сильнее, чем он ожидал. Он толкнул перчатку Али своей, точно говоря: «Это был твой раунд. Теперь мой черед».
Бойцы снова разошлись по углам. Али прижал к бокам локти, закрыл глаза и вознес молитву. Форман повернулся к нему спиной. Целых полминуты перед началом боя он стоял в своем углу, взявшись за канаты и перегнувшись через них наружу, так что его огромные, мощные ягодицы были обращены к Али. Он сохранял эту позу так долго, что в ней стала сквозить насмешка, как будто он хотел сказать: «Вот тебе мой салют, господин!» Он выпрямился лишь после того, как прозвенел гонг.
Гонг! Под аккомпанемент долгого неслышного вздоха всеобщего облегчения Али ринулся навстречу противнику. Он казался столь же могучим и целеустремленным, как Форман, и сдерживал себя, словно это он представлял собой истинную угрозу. Они столкнулись, когда тела их разделяло еще около пяти футов. Оба отшатнулись назад, точно одноименные полюса магнита, не способные преодолеть силу взаимного отталкивания. Потом Али снова пошел вперед, Форман пошел вперед, они стали кружить, финтить, они двигались по наэлектризованному рингу, и Али нанес первый, осторожный удар левой. Недолет. Тогда он молниеносно выстрелил правой — удар, прямой как шест, угодил точно в лоб ошеломленному Форману, и все услышали безошибочный шмяк плотного, уверенного попадания. Стадион ахнул. Что бы ни произошло дальше, Форману уже досталось. Ни один противник за несколько лет не бил Формана так сильно, ни один спарринг-партнер на это не отваживался.
В ярости Форман кинулся вперед. Али усугубил оскорбление. Он обхватил Чемпиона за шею и надавил вниз, нагнул его голову вниз грубо и решительно, давая Форману понять, что он гораздо жестче, чем ему обещали, и миндальничать с ним не намерен. Они снова принялись кружить. Финтить. Они бросались друг на друга и отскакивали. Было похоже, что у обоих в руках по пистолету. Если один выпалит и промажет, другой наверняка попадет. Если ты ударишь, а твой соперник окажется к этому готов, твоя голова примет его удар. Шок! Это все равно что схватиться за высоковольтный провод. Раз — и ты на полу.
Али не танцевал — скорее, легонько прыгал из стороны в сторону, выискивая возможность для атаки. Так же действовал и Форман. Прошло, наверное, секунд пятнадцать. Внезапно Али выстрелил снова. Опять правой. Опять сильно. Раздался звук, как от удара по арбузу бейсбольной битой. И вновь Форман после этого бросился вперед, и вновь Али обнял его за шею правой рукой, а потом сунул левую перчатку Форману под мышку, чтобы он не мог размахнуться своей правой. Это был эффективный прием связывания соперника из арсенала боксеров-профессионалов. Рефери разбил клинч. И снова они стали перемещаться в невидимом поле притяжения и отталкивания, то ныряя вперед, то уходя в сторону, чуть наклоняя к плечу головы, каждый стараясь вызвать в другом всплеск паники,— двое великанов, быстрых, как пумы, заряженных на прыжок, как тигры,— от них словно рассыпались незримые искры. Али ударил опять — прямой левой, затем прямой правой. Форман отреагировал, как бык: он свирепо ринулся на Али. Страшный бык. Его перчатки были выставлены вперед, точно рога. У Али не хватало пространства, чтобы прыгнуть в сторону, ткнуть его и уйти, оттолкнуть и уйти. Али отпрянул, сделал финт, снова отпрянул и очутился на канатах. Форман запер его. Бой продолжался всего тридцать секунд, а Форман уже загнал его на канаты. Али даже не пытался обойти эти вытянутые перчатки, готовые исколотить его, измять, раздавить его грацию, нет — отступая, Али собрал свою дань. Он еще раз ударил Формана левой и еще раз правой.
Но все же по рядам зрителей прокатился стон. Они видели Али на канатах. Кто мог не думать о том, как долго он сможет продержаться? Он уже в плену — и так скоро! Но Форман сбился с прицела. Ему помешали последние выпады Али, левой и правой. Удары Формана оказались неподготовленными, и Али отбил их, блокировал. Бойцы сцепились в клинче. Рефери развел их. Али ушел с канатов на удивление легко.
...в пятом раунде он попытался нокаутировать Али. Чем спокойней Али чувствовал себя на канатах, тем крепче становилась уверенность Формана в том, что он сможет сломить его защиту. Уверенность с обеих сторон приводит к войне. Этот раунд войдет в историю как один из величайших раундов в поединках тяжеловесов; и вправду, он был так хорош, что сам выковал себе памятную табличку. Она словно появлялась у зрителей на глазах, чтобы сиять потом вечным светом: Великий Пятый раунд матча Али против Формана!
Как часто бывает на свете, великое началось с малого. Форман удачно закончил четвертый раунд; после его полновесного удара, заставшего Али врасплох, в воздухе даже запахло победой. Он вышел на пятый раунд, убежденный, что если до сих пор не взял Али силой, ключ к успеху все равно в силе, только ее надо больше, значительно больше, чем когда-либо видел Али. Пусть все лицо Формана было в буграх, пусть ноги его двигались точно колеса с выщербленным ободом, пусть мышцы его жгло лавой смертельной усталости, а дыхание с ревом поднималось в легкие, как волна жара из раскаленных подземных недр, — все равно он оставался воплощением силы, неимоверной силы, он был способен терпеть нечеловеческие муки и обрушивать на противника свою канонаду даже тогда, когда любой другой не смог бы поднять рук, этого прирожденного палача тренировали на выносливость упорно и безжалостно: в Пендлтоне, начав подготовку к этому бою, он однажды провел пятнадцать раундов с полудюжиной спарринг-партнеров, сменяющих друг друга через каждые два раунда, в то время как Форману позволяли только по тридцать секунд отдыха в промежутках. Он шел вперед без остановки, работал без остановки, он бил и бил, превозмогая боль, он мог послать в нокдаун целый лес, в одиночку повергнуть его наземь, и он вышел на ринг с твердым намерением срубить Али.
Первые полминуты напоминали легкую перестрелку. Затем началась бомбежка. Али лег на канаты, откинувшись назад точно рыбак, которого пытается утащить в море исполинская рыба, — так приготовился Али, и Форман открыл свой шквальный огонь. Это напоминало о неистовых артиллерийских боях в первую мировую. В течение следующих полутора минут ни тот ни другой не переместились больше, чем на пару футов. И в этом маленьком, тесном пространстве Форман обрушивал на Али удары залпами по четыре и шесть, по восемь и девять, тяжелые, маниакально-свирепые удары, тяжелые, как буханье дубовой двери, бомба в голову, ядро в корпус, пока хватало дыхания, чуть отступал, чтобы глотнуть воздуха, и снова кидался вперед, чтобы бомбить, месить, давить, крушить и крошить это изворотливое тело, переломать ему руки, проломиться сквозь эти руки, добраться до ребер, измолоть его, истолочь его, взорвать, разметать, разнести в клочки, на куски, стереть, уничтожить — ну же, великий разрушитель, наверное билось навзрыд у него в груди, убей этого безумного мечущегося козла.
И Али, прикрыв перчатками голову, а локтями ребра, стоял под этим огнем — его раскачивало, болтало и швыряло, как кузнечика на высокой тростинке под хлесткими порывами ветра, и канаты под ним гудели и метались, точно паруса в шторм, и Форман выпаливал правой, целясь Али в подбородок, но Али мгновенно откидывался назад, на полдюйма за пределы досягаемости и наполовину за ринг, и снова возвращался, толкая Формана в локоть и обнимая себя самого за ребра, и уклонялся в сторону, потом в другую, и откидывался назад, и взлетал, подброшенный канатами, ускользал от очередного удара и падал обратно на канаты с уверенностью моряка на снастях. Его постоянным оружием были глаза. Они сверкали как звезды, и он обманывал Формана этими глазами, взблескивал белками в ужасе, которого не чувствовал, так что обманутый Форман нерасчетливо кидался на него и промахивался, и Али косил глазами влево и наклонял голову вправо, а потом вдруг оказывался перед Форманом лицом к лицу, устраивая дуэль двух взглядов, двух душ, двух мунту, и стискивал в объятиях его голову, выглядывал между перчаток, вклинивался ему под мышку, а потом дразнил его на канатах, отлетая назад, когда Форман нырял вперед, измываясь над ним, сводя его с ума, демонстрируя публике такое хладнокровие, словно разминался в халате со своим спарринг-партнером, пропуская мимо голову Формана изящным движением матадора, увернувшегося от быка после пяти грациозных пассов, и однажды, когда он будто бы промедлил чуть дольше, чем надо, зашел в своем издевательстве над Форманом чуть дальше, чем надо, что-то шевельнулось в Формане, как в сознании быка, почуявшего, что вот сейчас он наконец пропорет рогами не тряпку, а человека, и, словно помощник матадора на арене, кто-то из угла Али закричал: «Берегись! Берегись! Берегись!», и Али отпрянул назад и как раз вовремя, ибо Форман обрушил на него, прыгающего на канатах, шесть своих самых мощных хуков слева кряду, а потом удар правой, это была квинтэссенция его боя и сердце его лучшей атаки, левой в живот, левой в голову, левой в живот, левой в голову, левой в живот и снова в живот, и Али блокировал их все, локтем у живота и перчаткой у головы, и канаты извивались, как змеи. Али был готов к ударам слева. Но он не ожидал последнего, справа. Форман попал, и попал крепко. Болты на столбиках взвизгнули. Али крикнул: «Совсем не больно!» Был ли это самый сильный удар из всех, что достались Али за ночь? В ближайшие секунды ему пришлось выдержать таких еще с десяток. В жилах Формана бурлила смесь решимости с отчаянием, и каждый из его могучих ударов, которых набралось едва ли не сорок или пятьдесят за одну минуту, способен был вышибить воду из позвоночника в колени. Под конец что-то, наверное, стало уходить из стержня духовной силы Формана, начал слабеть этот накал абсолютной ярости, и Али, отражая очередные залпы, время от времени тыкал Формана в шею, точно домохозяйка, проверяющая зубочисткой, испекся ли пирог. Удары становились все менее страшными, и наконец Али оторвался от канатов и в последние тридцать секунд раунда нанес серию своих ударов — двадцать как минимум. Почти все попали в цель. Среди них были несколько из числа самых мощных ударов этой ночи. Четыре правой, хук слева и еще один справа сложились в одну потрясающую комбинацию. Один удар развернул голову Формана на девяносто градусов, удар по диагонали справа, врезавшийся ему в челюсть,— произошел, очевидно, двойной контакт, сначала с перчаткой, потом с голым предплечьем, молниеносный и шокирующий. По стенам внутри мозга, должно быть, побежали трещины. Форман качнулся, поймал равновесие, исподлобья взглянул на Али и получил еще два удара — дзинг-бинг! Когда все кончилось, Али поймал Формана за загривок, как старший брат, взявшийся поучить уму-разуму огромного и тупого младшего братца, и поглядел на кого-то среди публики, то ли на врага, то ли на какого-то язвительного друга, прочившего победу Форману, ибо мы увидели, как Али, схватив Джорджа за шею, высунул длинный, с белым налетом язык.
Итак, начался третий акт этого боя. Трудно было бы придумать лучшее завершение второго, чем неудача Формана, пытавшегося сразить Али на канатах. Но с последними сценами была связана очередная проблема. Как опустить финальный занавес? Измотав Формана, Али устал и сам. Он бил Джорджа сильнее, чем любого другого соперника в своей карьере. Бил много. Голова Формана, наверное, стала чем-то вроде куска вулканизированной резины. Теперь можно было избивать его часами, но так и не добиться ничего нового. У нокаута есть порог. Если подойти к нему близко, но не пересечь его, человек может шататься по рингу до бесконечности: он получил свою роковую телеграмму, но устоял на ногах. Больше никакая подобная катастрофа его не сломит. Он похож на жертву кошмарного брака, который ни одна из сторон не отваживается расторгнуть. Поэтому Али должен был преподнести Форману еще один сюрприз. В противном случае ему грозила печальная перспектива: они с Форманом могли бродить, спотыкаясь, друг около друга все оставшиеся раунды. Необычайно трудно выжать из бокса даже намек на эстетику. Вот почему для художника масштаба Али не было бы ничего хуже, чем загубить совершенство этого боя тоскливым топтанием по площадке в ожидании невыносимо скучного единодушного решения.
Впечатляющий конец боя превратил бы его в легенду, но невнятная победа, победа-разочарование, сделала бы Али полулегендой. Его усиленно превозносили бы друзья и хулили враги — судьба, выпадающая на долю большинства героев. Али бился не ради этого. Так он говорил. Следовательно, ему надо было повергнуть Формана в ближайших же раундах, причем красиво — сложнейшая задача. Он очутился в положении тореро, который после великолепного спектакля должен прикончить быка одним махом, дабы не расстраивать зрителей бледной и мучительно долгой экзекуцией. Поскольку для спортсмена нет большего удовольствия, чем перенять стиль своего противника, Али стремился лишить Формана его главной гордости. Джордж был палачом — значит, Али тоже придется выступить в этой роли. Но как казнить палача?
Рефери отвел Али в угол. Он замер там, словно погруженный в раздумья. Потом несколько раз быстро, но сдержанно переступил на месте, точно извиняясь перед собственными ногами за то, что так и не попросил их станцевать, и снова застыл, не обращая внимания на попытки Формана восстановить вертикальное положение своего тела.
Как пьяный, который силится слезть с кровати, чтобы отправиться на работу, Форман перекатился с боку на бок и начал долгую, изнурительную работу по поднятию с пола громоздкого корпуса, доставшегося ему от Бога. Неизвестно, слышал ли он счет, но ему удалось встать на ноги через долю секунды после того, как прозвучало «десять», и он признал поражение, ибо когда Зак Клейтон положил ладонь ему на спину, он покорно пошел в свой угол и не сопротивлялся. Его встретил Мур. Встретил Сэдлер. Позже стали известны слова, которыми они обменялись.
— Как ты? Нормально?
— Да,— ответил Форман.
— Ладно. Теперь все в прошлом.
— Да.
— Главное, ты цел,— сказал Сэдлер,— а остальное как-нибудь образуется.
В набрякшем воздухе витало предчувствие грозы. Ночь была душной, и теперь, ранним утром, температура успела подняться выше обычного — градусов до двадцати шести или двадцати семи. Однако при мысли о надвигающемся бое Нормана пробирала дрожь. Он сидел рядом с Плимптоном во втором ряду от ринга — место, ради которого стоило преодолеть тысячи миль (...). Перед ними, у самого края площадки, устроились фотографы и репортеры из телеграфных агентств. За канатами был Али; он шаркал ногами, проверяя, не скользят ли подошвы, демонстрируя их по очереди внимательной публике, и время от времени, крутнувшись вихрем, высыпал перед собой калейдоскоп холостых ударов — тра-та-та-тах, тра-та-та-тах,— добрую дюжину за пару секунд. Мельтешня перчаток, восторженные крики зрителей. Он был совершенно один в ринге — Претендент к услугам Чемпиона, Король, бросивший вызов Самозванцу,— и, в отличие от других боксеров, увядающих в ожидании обладателя титула, Али словно наслаждался своей единоличной властью над этим небольшим пространством. Он выглядел совсем не испуганным и почти счастливым, как будто две тысячи горьких ночей, проведенных им без титула после того, как он лишился его даже не в результате поражения — а это, пожалуй, не меньший удар, чем написать «Прощай, оружие» и не найти возможности опубликовать его,— были семью годами библейского испытания, через которое он сумел пронести нетронутыми долю своей чести, своего таланта и своей жажды величия, и сейчас, в эти минуты, от него исходил свет. Его туловище блестело, как бока породистого скакуна. Казалось, он полностью готов к схватке с самым страшным и беспощадным тяжеловесом из тех, что появлялись в боксерских кругах за много лет,— возможно, с самым ужасным гигантом в истории бокса,— и пока Король стоял один на ринге, дожидаясь прибытия Чемпиона, занятый своими думами, какими бы они ни были, и своим личным общением с Аллахом, что бы это ни значило, пока он стоял, и шаркал подошвами, и осыпал градом ударов невидимого соперника, Лорд-хранитель печати, Анджело Данди из Майами, методически обходил ринг, останавливаясь у каждого столбика, и на глазах у всего стадиона столь же методически ослаблял каждую из четырех винтовых муфт, регулирующих натяжение каждого из четырех канатов, причем делал это с помощью гаечного ключа и отвертки, которые, должно быть, положил к себе в саквояж еще в Нселе и привез оттуда в автобусе и принес из раздевалки сюда, к рингу. И, приведя канаты в надлежащее состояние, то есть ослабив их до такой степени, чтобы его боец мог отклоняться назад достаточно далеко, он покинул ринг и вернулся на свое место. Никто не обратил на него особенного внимания. (...)
На ринге появился Форман. Он был в красных бархатных трусах с белой полосой и синим поясом. Цвета американского флага обнимали его чресла, и боксерки на нем сияли белизной. Он выглядел серьезным, даже застенчивым, как большой мальчик, который, по выражению Арчи Мура, «поистине сам не знает своей силы». На красном бархате трусов выделялись белые буквы GF, его инициалы. Great Fighter — Великий Боец.
Судья на ринге Зак Клейтон, тоже черный и весьма почитаемый, уже ждал. Джордж неторопливо проследовал в угол, пошаркал, тихо переговорил о чем-то со своими, дал наканифолить себе подошвы, и бойцы сошлись в центре ринга, чтобы выслушать инструкции. Настало время каждому из них исторгнуть из души другого толику страха. Листон поступал так со всеми противниками, покуда не встретил Али, который — в ту пору Кассиус Клей в возрасте двадцати двух лет — ответил ему грозным взглядом, исполненным уверенности в грядущих триумфах. Форман, в свою очередь, смотрел так на Фрейзира, а позже на Нортона. Суровый взгляд, неумолимый, как смерть, роковой, словно поворот ключа в захлопнувшейся двери склепа.
В этот момент Али сказал Форману (как все узнали потом): «Ты слышал обо мне с детства. Ты шел по моим стопам с тех пор, как был мальчишкой. Теперь ты должен встретиться со мной, твоим господином!» — слова, которых представители прессы слышать не могли, но губы Али двигались, его голова была в двенадцати дюймах от головы Формана, его глаза смотрели в глаза Джорджу. Форман сморгнул, он казался удивленным, как будто реплика Али задела его чуть сильнее, чем он ожидал. Он толкнул перчатку Али своей, точно говоря: «Это был твой раунд. Теперь мой черед».
Бойцы снова разошлись по углам. Али прижал к бокам локти, закрыл глаза и вознес молитву. Форман повернулся к нему спиной. Целых полминуты перед началом боя он стоял в своем углу, взявшись за канаты и перегнувшись через них наружу, так что его огромные, мощные ягодицы были обращены к Али. Он сохранял эту позу так долго, что в ней стала сквозить насмешка, как будто он хотел сказать: «Вот тебе мой салют, господин!» Он выпрямился лишь после того, как прозвенел гонг.
Гонг! Под аккомпанемент долгого неслышного вздоха всеобщего облегчения Али ринулся навстречу противнику. Он казался столь же могучим и целеустремленным, как Форман, и сдерживал себя, словно это он представлял собой истинную угрозу. Они столкнулись, когда тела их разделяло еще около пяти футов. Оба отшатнулись назад, точно одноименные полюса магнита, не способные преодолеть силу взаимного отталкивания. Потом Али снова пошел вперед, Форман пошел вперед, они стали кружить, финтить, они двигались по наэлектризованному рингу, и Али нанес первый, осторожный удар левой. Недолет. Тогда он молниеносно выстрелил правой — удар, прямой как шест, угодил точно в лоб ошеломленному Форману, и все услышали безошибочный шмяк плотного, уверенного попадания. Стадион ахнул. Что бы ни произошло дальше, Форману уже досталось. Ни один противник за несколько лет не бил Формана так сильно, ни один спарринг-партнер на это не отваживался.
В ярости Форман кинулся вперед. Али усугубил оскорбление. Он обхватил Чемпиона за шею и надавил вниз, нагнул его голову вниз грубо и решительно, давая Форману понять, что он гораздо жестче, чем ему обещали, и миндальничать с ним не намерен. Они снова принялись кружить. Финтить. Они бросались друг на друга и отскакивали. Было похоже, что у обоих в руках по пистолету. Если один выпалит и промажет, другой наверняка попадет. Если ты ударишь, а твой соперник окажется к этому готов, твоя голова примет его удар. Шок! Это все равно что схватиться за высоковольтный провод. Раз — и ты на полу.
Али не танцевал — скорее, легонько прыгал из стороны в сторону, выискивая возможность для атаки. Так же действовал и Форман. Прошло, наверное, секунд пятнадцать. Внезапно Али выстрелил снова. Опять правой. Опять сильно. Раздался звук, как от удара по арбузу бейсбольной битой. И вновь Форман после этого бросился вперед, и вновь Али обнял его за шею правой рукой, а потом сунул левую перчатку Форману под мышку, чтобы он не мог размахнуться своей правой. Это был эффективный прием связывания соперника из арсенала боксеров-профессионалов. Рефери разбил клинч. И снова они стали перемещаться в невидимом поле притяжения и отталкивания, то ныряя вперед, то уходя в сторону, чуть наклоняя к плечу головы, каждый стараясь вызвать в другом всплеск паники,— двое великанов, быстрых, как пумы, заряженных на прыжок, как тигры,— от них словно рассыпались незримые искры. Али ударил опять — прямой левой, затем прямой правой. Форман отреагировал, как бык: он свирепо ринулся на Али. Страшный бык. Его перчатки были выставлены вперед, точно рога. У Али не хватало пространства, чтобы прыгнуть в сторону, ткнуть его и уйти, оттолкнуть и уйти. Али отпрянул, сделал финт, снова отпрянул и очутился на канатах. Форман запер его. Бой продолжался всего тридцать секунд, а Форман уже загнал его на канаты. Али даже не пытался обойти эти вытянутые перчатки, готовые исколотить его, измять, раздавить его грацию, нет — отступая, Али собрал свою дань. Он еще раз ударил Формана левой и еще раз правой.
Но все же по рядам зрителей прокатился стон. Они видели Али на канатах. Кто мог не думать о том, как долго он сможет продержаться? Он уже в плену — и так скоро! Но Форман сбился с прицела. Ему помешали последние выпады Али, левой и правой. Удары Формана оказались неподготовленными, и Али отбил их, блокировал. Бойцы сцепились в клинче. Рефери развел их. Али ушел с канатов на удивление легко.
(...)
Когда Форман выходит (на второй раунд), Али возвращается к канатам, нет, дает загнать себя в угол, самое плохое место на ринге, наихудшее по всем боксерским канонам. В углу ты не можешь ускользнуть в сторону, не можешь податься назад. Ты должен с боем прорываться наружу. Под скрежещущий взвизг толпы — такой слышишь на гонках, когда один автомобиль пытается обойти другой,— Форман надвинулся на Али, и Али загнанной крысой забился в углу, с неистовой скоростью выбрасывая свои перчатки навстречу перчаткам Формана. Это выглядело так, словно двое высоких юнцов пытаются угостить друг друга пощечиной. Ничего похожего на обычную тактику, когда ты пулей выскакиваешь из угла, или подныриваешь под руку соперника, или идешь на таран. Но поскольку Али попадал, а Форман нет, Джордж отступил в смятении, словно вернувшись к воспоминаниям о тех драках, в которых он участвовал десятилетним и боялся,— да, Али, кажется, сделал какой-то психологический выбор и угадал. Он вырвался из угла и вновь поймал Формана за шею захватом, да так удачно, что на лице у Формана появилось задумчивое выражение вола, заарканенного ковбоем. (...) И тут Али, наверное, в первый раз оценил свои и чужие слабости и преимущества, ибо он принял — незаметно, где-то в середине раунда,— решение о том, в каком ключе ему следует продолжать бой. Его прямые правой явно не наносили Форману большого ущерба. Не был он и сильнее Джорджа, за исключением тех эпизодов, когда зажимал его шею, но он не мог позволить себе висеть на Формане, получая от него удары. Это было болезненно и ничего не давало — наоборот, могло привести к проигрышу по очкам. С другой стороны, и танцевать было рано: это слишком быстро измотало бы Али физически. Так что настала пора проверить, сумеет ли он перебоксировать Формана, лежа на канатах. Это был вариант, избранный им с самого начала, и это был самый опасный вариант из всех возможных. Ибо, покуда у Формана оставались силы, лежать на канатах было не проще, чем ехать по парапету на одноколесном велосипеде. Но что есть гениальность, как не балансирование на грани возможного? И вот в середине второго раунда зазвучал этот поразительный лейтмотив: Али лег спиной на канаты, и в эту позицию он будет теперь возвращаться постоянно, отклоняясь на десять и двадцать градусов от вертикали, а иногда еще дальше — немыслимый, колоссально неудобный для обороны угол. Конечно, именно к этому часу Али готовился все последние десять лет. Десять лет он учился драться с крупными агрессивными партнерами, которые нещадно месят тебя кулаками, пока ты лежишь на канатах. И он встал в это положение с уверенностью — упор на ноги, плечи горизонтально. Теперь от его ударов справа было не больше толку, чем от прямых левой, зато он мог прикрывать голову обеими перчатками, а живот локтями, мог играть и раскачиваться, отклоняясь так далеко назад, что Форман едва не падал на него. А когда Форман уставал молотить его и вынужден был сделать паузу, Али тут же налетал на него, подброшенный канатами, и жалил его, бил по корпусу, заставлял почувствовать себя неуклюжим, издевался над ним, приводил его в ярость, а это, пожалуй, истощало силы Формана вернее всего. В этой позиции Али мог даже причинить ему боль. Джеб — это больно, если на него налетаешь, а Форман все время стремится вперед. И тем не менее, Али находится в положении человека, который стоит на пороге и уворачивается от громилы с двумя дубинками, не пуская его в дом. Форман умеет обращаться со своими дубинками. В первом обмене ударами он попадает примерно шесть раз, тогда как Али отвечает лишь одним точным попаданием. Однако удары по голове, похоже, не беспокоят Али: он амортизирует всем своим телом. Он как пружина на канатах. Сотрясение проходит сквозь него, словно он и впрямь листовая пружина, приспособленная для того, чтобы смягчать удары. И страха нет: он ловок и гибок по-прежнему. Ободренный сознанием, что под таким обстрелом можно жить, он начинает задирать Формана. «Ну, ударь! — подначивает он.— Ударь, если можешь! Хватит пихаться!» Поскольку голова его совсем рядом, Форман бросается на него — но голова Али отскакивает назад, как у балаганного клоуна, уклоняющегося от бейсбольных мячей. На тебе! — Али катапультой несется обратно. Получи! И вот Форман промахнулся, а Али попал. Это становится способом ведения боя и даже способом существования, но из угла Али на это жутко смотреть. В последние тридцать секунд второго раунда Али выпаливает с канатов серией прямых правой, быстрых, как джебы. Голова Формана, наверное, чувствует себя заклепкой под клепальным пистолетом. За считанные секунды до конца Форман наносит сокрушительный хук слева — его кулак летит, как разогнавшийся локомотив, и по стадиону проходит судорога,— но ему недостает скорости. Али уклоняется от удара с ленивым изяществом, как Арчи Мур в лучшие годы, и гигантский кулачище проносится в четверти дюйма от его подбородка. Вложившись в удар, Форман теряет равновесие настолько, что Али мог бы выбросить его за канаты. «Мимо,— говорит Али сквозь капу.— Плохой прицел». Звонит гонг, и Форман выглядит подавленным. В этом хуке слева мелькнуло преждевременное отчаяние. Али насмешливо качает головой. Конечно, это одна из его любимых уловок. В течение всего первого боя с Фрейзиром Али давал зрителям понять, что Джо не производит на него впечатления. Но ему приходилось все труднее и труднее.(...)
Раньше или позже, но Форман непременно оказывается над ним, нависает над ним, бьет его, обрушивает на него целый град яростных ударов — Джордж умеет распалить себя и в том случае, если перед ним просто тяжелая груша, и Али сейчас выступает в ее роли. С помощью канатов Али гасит удары. В обычной стойке боксер болезненно воспринимает сильный удар по корпусу, даже если ему удается его блокировать. Это шок для тела, ног и позвоночника. Вся мощь удара достается человеку. Но, лежа на канатах, Али передает ее им. Если он не может поймать удар Формана на свои перчатки, или отклонить его, или надавить Форману на плечо, чтобы испортить замах, или откинуться назад, скользнуть в сторону, или навалиться на Формана, обняв его за голову, если в конце концов ему не остается ничего другого, кроме как принять удар, тогда Али напрягает тело и передает весь импульс туда, на канаты, так что Форману должно казаться, будто он избивает полено, прыгающее на веревках. Создается впечатление, что вся энергия, которую Форман вкладывает в свои удары, поступает через Али и канаты прямиком на угловые столбики — они буквально ходят ходуном. Это помогает Али расслабляться, когда надо; у него всегда есть последняя возможность подготовиться к удару. Если Форман все же умудряется причинить ему боль, Али немедленно отвечает ему резкими джебами. Поскольку плечи его опираются на канаты, он одинаково часто бьет слева и справа. При его умении выбирать нужный момент джеб — блестящее оружие. Али наловчился бить Формана как раз тогда, когда Джордж идет на него. Это удваивает, а то и утраивает силу удара. Он так часто пользуется джебом правой, что Форман, должно быть, недоумевает: разве его противник — левша? Потом снова джеб левой. Переученный левша? В этом есть что-то противоестественное: это все равно что заниматься любовью с брюнеткой в белокуром парике. Конечно, у Али в запасе имеются и рыжие парики. В конце раунда Форман получает от него несколько самых внушительных ударов за весь матч. Правой, левой, правой — эта комбинация ошарашивает Формана. Возможно, он не встречал такой со времен своей последней уличной драки. Али бросает на него высокомерный взгляд, и они борются несколько секунд до гонга. Возвращение в свой угол занимает у Формана еще несколько секунд — он бредет туда на непослушных ногах, будто человек, впервые вставший с постели после долгой болезни. Он чуть не споткнулся по дороге к своему табурету.
...в пятом раунде он попытался нокаутировать Али. Чем спокойней Али чувствовал себя на канатах, тем крепче становилась уверенность Формана в том, что он сможет сломить его защиту. Уверенность с обеих сторон приводит к войне. Этот раунд войдет в историю как один из величайших раундов в поединках тяжеловесов; и вправду, он был так хорош, что сам выковал себе памятную табличку. Она словно появлялась у зрителей на глазах, чтобы сиять потом вечным светом: Великий Пятый раунд матча Али против Формана!
Как часто бывает на свете, великое началось с малого. Форман удачно закончил четвертый раунд; после его полновесного удара, заставшего Али врасплох, в воздухе даже запахло победой. Он вышел на пятый раунд, убежденный, что если до сих пор не взял Али силой, ключ к успеху все равно в силе, только ее надо больше, значительно больше, чем когда-либо видел Али. Пусть все лицо Формана было в буграх, пусть ноги его двигались точно колеса с выщербленным ободом, пусть мышцы его жгло лавой смертельной усталости, а дыхание с ревом поднималось в легкие, как волна жара из раскаленных подземных недр, — все равно он оставался воплощением силы, неимоверной силы, он был способен терпеть нечеловеческие муки и обрушивать на противника свою канонаду даже тогда, когда любой другой не смог бы поднять рук, этого прирожденного палача тренировали на выносливость упорно и безжалостно: в Пендлтоне, начав подготовку к этому бою, он однажды провел пятнадцать раундов с полудюжиной спарринг-партнеров, сменяющих друг друга через каждые два раунда, в то время как Форману позволяли только по тридцать секунд отдыха в промежутках. Он шел вперед без остановки, работал без остановки, он бил и бил, превозмогая боль, он мог послать в нокдаун целый лес, в одиночку повергнуть его наземь, и он вышел на ринг с твердым намерением срубить Али.
Первые полминуты напоминали легкую перестрелку. Затем началась бомбежка. Али лег на канаты, откинувшись назад точно рыбак, которого пытается утащить в море исполинская рыба, — так приготовился Али, и Форман открыл свой шквальный огонь. Это напоминало о неистовых артиллерийских боях в первую мировую. В течение следующих полутора минут ни тот ни другой не переместились больше, чем на пару футов. И в этом маленьком, тесном пространстве Форман обрушивал на Али удары залпами по четыре и шесть, по восемь и девять, тяжелые, маниакально-свирепые удары, тяжелые, как буханье дубовой двери, бомба в голову, ядро в корпус, пока хватало дыхания, чуть отступал, чтобы глотнуть воздуха, и снова кидался вперед, чтобы бомбить, месить, давить, крушить и крошить это изворотливое тело, переломать ему руки, проломиться сквозь эти руки, добраться до ребер, измолоть его, истолочь его, взорвать, разметать, разнести в клочки, на куски, стереть, уничтожить — ну же, великий разрушитель, наверное билось навзрыд у него в груди, убей этого безумного мечущегося козла.
И Али, прикрыв перчатками голову, а локтями ребра, стоял под этим огнем — его раскачивало, болтало и швыряло, как кузнечика на высокой тростинке под хлесткими порывами ветра, и канаты под ним гудели и метались, точно паруса в шторм, и Форман выпаливал правой, целясь Али в подбородок, но Али мгновенно откидывался назад, на полдюйма за пределы досягаемости и наполовину за ринг, и снова возвращался, толкая Формана в локоть и обнимая себя самого за ребра, и уклонялся в сторону, потом в другую, и откидывался назад, и взлетал, подброшенный канатами, ускользал от очередного удара и падал обратно на канаты с уверенностью моряка на снастях. Его постоянным оружием были глаза. Они сверкали как звезды, и он обманывал Формана этими глазами, взблескивал белками в ужасе, которого не чувствовал, так что обманутый Форман нерасчетливо кидался на него и промахивался, и Али косил глазами влево и наклонял голову вправо, а потом вдруг оказывался перед Форманом лицом к лицу, устраивая дуэль двух взглядов, двух душ, двух мунту, и стискивал в объятиях его голову, выглядывал между перчаток, вклинивался ему под мышку, а потом дразнил его на канатах, отлетая назад, когда Форман нырял вперед, измываясь над ним, сводя его с ума, демонстрируя публике такое хладнокровие, словно разминался в халате со своим спарринг-партнером, пропуская мимо голову Формана изящным движением матадора, увернувшегося от быка после пяти грациозных пассов, и однажды, когда он будто бы промедлил чуть дольше, чем надо, зашел в своем издевательстве над Форманом чуть дальше, чем надо, что-то шевельнулось в Формане, как в сознании быка, почуявшего, что вот сейчас он наконец пропорет рогами не тряпку, а человека, и, словно помощник матадора на арене, кто-то из угла Али закричал: «Берегись! Берегись! Берегись!», и Али отпрянул назад и как раз вовремя, ибо Форман обрушил на него, прыгающего на канатах, шесть своих самых мощных хуков слева кряду, а потом удар правой, это была квинтэссенция его боя и сердце его лучшей атаки, левой в живот, левой в голову, левой в живот, левой в голову, левой в живот и снова в живот, и Али блокировал их все, локтем у живота и перчаткой у головы, и канаты извивались, как змеи. Али был готов к ударам слева. Но он не ожидал последнего, справа. Форман попал, и попал крепко. Болты на столбиках взвизгнули. Али крикнул: «Совсем не больно!» Был ли это самый сильный удар из всех, что достались Али за ночь? В ближайшие секунды ему пришлось выдержать таких еще с десяток. В жилах Формана бурлила смесь решимости с отчаянием, и каждый из его могучих ударов, которых набралось едва ли не сорок или пятьдесят за одну минуту, способен был вышибить воду из позвоночника в колени. Под конец что-то, наверное, стало уходить из стержня духовной силы Формана, начал слабеть этот накал абсолютной ярости, и Али, отражая очередные залпы, время от времени тыкал Формана в шею, точно домохозяйка, проверяющая зубочисткой, испекся ли пирог. Удары становились все менее страшными, и наконец Али оторвался от канатов и в последние тридцать секунд раунда нанес серию своих ударов — двадцать как минимум. Почти все попали в цель. Среди них были несколько из числа самых мощных ударов этой ночи. Четыре правой, хук слева и еще один справа сложились в одну потрясающую комбинацию. Один удар развернул голову Формана на девяносто градусов, удар по диагонали справа, врезавшийся ему в челюсть,— произошел, очевидно, двойной контакт, сначала с перчаткой, потом с голым предплечьем, молниеносный и шокирующий. По стенам внутри мозга, должно быть, побежали трещины. Форман качнулся, поймал равновесие, исподлобья взглянул на Али и получил еще два удара — дзинг-бинг! Когда все кончилось, Али поймал Формана за загривок, как старший брат, взявшийся поучить уму-разуму огромного и тупого младшего братца, и поглядел на кого-то среди публики, то ли на врага, то ли на какого-то язвительного друга, прочившего победу Форману, ибо мы увидели, как Али, схватив Джорджа за шею, высунул длинный, с белым налетом язык.
Итак, начался третий акт этого боя. Трудно было бы придумать лучшее завершение второго, чем неудача Формана, пытавшегося сразить Али на канатах. Но с последними сценами была связана очередная проблема. Как опустить финальный занавес? Измотав Формана, Али устал и сам. Он бил Джорджа сильнее, чем любого другого соперника в своей карьере. Бил много. Голова Формана, наверное, стала чем-то вроде куска вулканизированной резины. Теперь можно было избивать его часами, но так и не добиться ничего нового. У нокаута есть порог. Если подойти к нему близко, но не пересечь его, человек может шататься по рингу до бесконечности: он получил свою роковую телеграмму, но устоял на ногах. Больше никакая подобная катастрофа его не сломит. Он похож на жертву кошмарного брака, который ни одна из сторон не отваживается расторгнуть. Поэтому Али должен был преподнести Форману еще один сюрприз. В противном случае ему грозила печальная перспектива: они с Форманом могли бродить, спотыкаясь, друг около друга все оставшиеся раунды. Необычайно трудно выжать из бокса даже намек на эстетику. Вот почему для художника масштаба Али не было бы ничего хуже, чем загубить совершенство этого боя тоскливым топтанием по площадке в ожидании невыносимо скучного единодушного решения.
Впечатляющий конец боя превратил бы его в легенду, но невнятная победа, победа-разочарование, сделала бы Али полулегендой. Его усиленно превозносили бы друзья и хулили враги — судьба, выпадающая на долю большинства героев. Али бился не ради этого. Так он говорил. Следовательно, ему надо было повергнуть Формана в ближайших же раундах, причем красиво — сложнейшая задача. Он очутился в положении тореро, который после великолепного спектакля должен прикончить быка одним махом, дабы не расстраивать зрителей бледной и мучительно долгой экзекуцией. Поскольку для спортсмена нет большего удовольствия, чем перенять стиль своего противника, Али стремился лишить Формана его главной гордости. Джордж был палачом — значит, Али тоже придется выступить в этой роли. Но как казнить палача?
(...)
Остались позади еще два раунда, самые невыразительные за весь матч. Жара угнетала — тропики есть тропики, и с каждым раундом они все настойчивее напоминали о себе. Казалось, сидевшему в углу Али трудно дышать. Почки это или ребра? Данди что-то говорил ему, и Али отрицательно качал головой. В отличие от Формана, он по-прежнему выглядел бодрым, живым. Глаза стреляли по сторонам — и впрямь как у белки. Прозвенел гонг, отмечающий начало восьмого раунда. Спокойно и размеренно, неторопливо выбирая удобные моменты, он бил Формана — бил аккуратно, выдерживая паузы между ударами, тщательно прицеливаясь — шесть хороших ударов, левой и правой. Можно было подумать, что у Али ограниченный запас хороших ударов, что они у него считанные, как патроны у солдата, который должен отстоять важную высоту, и потому каждый выстрел требует определенной предварительной подготовки. Ноги Формана теперь сами собой двигались вприскочку, точно у лошади, вышагивающей по каменистой дороге. В сотый раз получив жестокий удар, он выбросил ответный левый хук, до того неистовый, что сам едва не вывалился за канаты. На мгновение его спина и шея оказались открытыми для Али, который сделал замах, но этим и ограничился, словно продемонстрировав всему миру свое нежелание испортить бой ударом в затылок, похожим на те, что доставались от Формана другим боксерам — Норману, и Роуману, и Фрейзиру. Так что Али занес руку, а потом ушел назад. Во второй раз в течение боя Форман очутился между соперником и канатами, и во второй раз Али не предпринял никаких решительных действий. Тогда Джордж отклеился от канатов и погнался за Али, как собака за кошкой, точно почуяв в своем неистовом ударе намек на то, что доля его могущества к нему вернулась. Пусть его страшные удары не достигают цели — по крайней мере, они страшны. Перед ним забрезжил шанс вновь стать олицетворением силы. У канатов возникла суета, в которой ощущалось эхо великой бомбардировки пятого раунда. И по-прежнему Али дразнил его, по-прежнему язвил насмешками. «Бей сильнее,— сказал Али,— я думал, ты умеешь бить. А ты слаб. Выдохся!» Спустя недолгое время свист дыхания Формана стал громче свиста его ударов. В восемнадцатый раз угол Али пришел в волнение. «Уйди с канатов. Нокаутируй его! Давай!» Форман уже истратил скудный запас сил, перенесенный им из седьмого раунда в восьмой. Он неуклюже взмахивал ручищей, как дитя шести футов росту — игрушечной саблей. Когда до конца раунда оставалось секунд двадцать, Али начал атаку. По своим собственным меркам, исходя из опыта, накопленного за двадцать лет занятий боксом, и всех своих знаний о том, что нужно и что не нужно делать в каждый миг пребывания на ринге, он выбрал именно этот момент и, лежа на канатах, ударил Формана правой и левой, а потом снялся с канатов, чтобы ударить его левой и правой. Этот последний удар справа он снова нанес и перчаткой, и предплечьем,— умопомрачительный удар, после которого Форман слепо шатнулся вперед. Пропуская Джорджа мимо себя, Али двинул его справа в челюсть и отскочил от канатов с таким расчетом, чтобы оставить Формана около них. Впервые за весь бой он отрезал Формана от ринга. Затем Али провел комбинацию ударов столь же быстрых, как в первом раунде, но более резких и выверенных,— на Формана обрушились три мощных удара правой, затем один левой, и вдруг по лицу Джорджа скользнула какая-то тень: кажется, он понял, что находится в опасности и должен срочно искать спасения. Его противник наседал, и за спиной у противника не было канатов. Какая нелепость — весь его мир вывернулся наизнанку! Он сам стал тем, кто висит на канатах! И тут огромный снаряд размером в точности с кулак в перчатке ворвался в центр сознания Формана, лучший удар всей этой невероятной ночи, шедевр, который Али берег ради самого важного в жизни случая. Руки Формана отбросило в сторону, как парашютиста, выпрыгнувшего из самолета, и в такой позе, согнувшись, он двинулся к середине ринга. Ни на мгновение он не спускал глаз с Али, и в глазах его не было ярости, словно он видел в Али человека, которого знал лучше всех на свете и который, наверное, будет присутствовать у его смертного одра. Джорджа Формана повело и развернуло кругом. Так и не сумев распрямиться, так и не оторвав взгляда от Мухаммеда Али, он начал валиться, рушиться, падать, несмотря на все свое желание это предотвратить. Волю Джорджа тянул вверх могучий магнит его чемпионства, и тело Джорджа судорожно искало опоры. Он опрокинулся, словно шестифутовый шестидесятилетний слуга, получивший дурную весть, да, его падение заняло добрых две секунды, и пока Форман опускался вниз, будто складываясь по частям, Али кружил впритирку к нему, готовый добавить еще удар, который уже не понадобился, — чуткий, заботливый эскорт Чемпиона в его путешествии к полу.
Рефери отвел Али в угол. Он замер там, словно погруженный в раздумья. Потом несколько раз быстро, но сдержанно переступил на месте, точно извиняясь перед собственными ногами за то, что так и не попросил их станцевать, и снова застыл, не обращая внимания на попытки Формана восстановить вертикальное положение своего тела.
Как пьяный, который силится слезть с кровати, чтобы отправиться на работу, Форман перекатился с боку на бок и начал долгую, изнурительную работу по поднятию с пола громоздкого корпуса, доставшегося ему от Бога. Неизвестно, слышал ли он счет, но ему удалось встать на ноги через долю секунды после того, как прозвучало «десять», и он признал поражение, ибо когда Зак Клейтон положил ладонь ему на спину, он покорно пошел в свой угол и не сопротивлялся. Его встретил Мур. Встретил Сэдлер. Позже стали известны слова, которыми они обменялись.
— Как ты? Нормально?
— Да,— ответил Форман.
— Ладно. Теперь все в прошлом.
— Да.
— Главное, ты цел,— сказал Сэдлер,— а остальное как-нибудь образуется.