Родилась в 1981 году в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ, писала для «Независимой газеты». В 2004 году вышел ее дебютный роман «Плакса», а к 2012-му Козлова написала сценарий к сериалу «Краткий курс счастливой жизни» Валерии Гай Германики.
1
Ствол. Белая бабочка и черная бабочка. Надо сказать:
– Рассмотрим это явление на примере популяций Березовой пяденицы. Здесь всегда кто-то смеется. Но надо продолжить:
– Кажется, что светлоокрашенных бабочек, гомозиготных по рецессивной аллели, обитающих в лесу с темными стволами, должны полностью уничтожить враги. Единственной формой жизни в данных условиях должны стать темноокрашенные бабочки, гомозиготные по доминантной аллели. Половина класса уже не понимает, о чем речь. Надо всех немного подбод-рить. Когда в предложении больше одного незнакомого слова, интерес к предмету предсказуемо падает.
– Но почему-то, ребята, в закопченных лесах Южной Англии постоянно встречаются белые бабочки! Как вы думаете, почему? Тут необходимо обвести класс взглядом, приглашающим вместе подумать. Нина Ковалева думать вместе не хочет, она ведет переписку в айфоне, лежащем у нее на коленях. Катя Рогожина с улыбкой смотрит в окно. Андрей Баринов надевает наушники. Кажется, пришло время для взгляда палача, который высматривает жертву.
– Ребята, вы же будете сдавать ЕГЭ! Почему рецессивные аллели сохраняются в популяции у гетерозиготных организмов? Андрей Баринов закрывает глаза.
– Баринов! Он не слышит. Сосед толкает его локтем. Нет больше сил говорить про белых рецессивных бабочек в закопченных лесах Южной Англии.
– Баринов, встань, пожалуйста! Встает. Снимает наушники, кладет на парту.
– Ты слышал мой вопрос? Молчит.
– Баринов, почему популяция сохраняет генную мутацию, приводящую к появлению заведомо слабых особей? Для чего это нужно эволюции? Пожимает плечами.
– Для… разнообразия?
– А для чего разнообразие эволюции? Взгляд жены, точно знающей, что ей врут. Пошути, давай. У тебя три двойки, Баринов, на дополнительные занятия ты не ходишь, домашние задания не выполняешь.
– Ну… – Баринов обводит глазами класс, и в уголках его губ зарождается усмешка. – Чтобы было… веселее как-то. Самое ужасное, что он на этом не остановится, будет говорить до двойки и после двойки.
– Два, Баринов!
– Нет, а что? Людмила Ивановна! Вы бы не хотели, что ли, чтобы люди были разные вокруг вас? Синие, в полоску? Все хихикают.
– Разве вам не скучно жить в такой предсказуемости? Вот вы знакомитесь с мужчиной… Уже смеются.
– И каждый раз знаете, чем все закончится… Смеются громче.
– А если бы эволюция позаботилась о вас, был бы каждый раз сюрприз!
– Баринов, к сожалению, я не имею права поставить тебе две двойки за один урок, но если бы я… Звенит звонок. Он заглушает слова, смех и невнятные сведения про Березовых пядениц.
Девушка, какой аборт?
Сорок пятый вроде.
Девушка, какой развод?
Пятьдесят второй.
А вы, мужчина, все на кассе?
Да, на кассе автомойки.
Двадцать тысяч мой оклад,
С бабушкой живу.
Вот, ребята, посмотрите,
Эти люди – пидорасы,
Вот он важный, главный самый
Эволюции урок.
2
Человека-хот-дога у метро нет. Куда он, интересно, делся? Может быть, его уволили? Или, наоборот, повысили. Открылась новая закусочная у метро, ну, скажем, Тропарево, и его перевели туда. Поезд воет, стучит… и бьется, сквозь туннель в Тропарево несется! Где ты в костюме сосиски стоишь… Все, достаточно! Сейчас надо приехать домой, выпить чаю и позвонить матери Андрея Баринова, отца у него, разумеется, нет.
– Алло, Виктория Петровна? Добрый вечер! Вас беспокоит Людмила Ивановна, учительница Андрея по биологии.
– Добрый вечер. Голос у нее усталый, но не слишком испуганный.
– Я хотела… Что я хотела? Уж точно не разговаривать в полдесятого вечера с незнакомой теткой на тему того, какой у нее плохой сын.
– Хотела обсудить с вами… Что обсудить? У Андрюши три двойки, он не посещает дополнительные занятия и не выполняет домашние задания? Но при чем здесь она? Повисает совсем уж нелепая пауза.
– На самом деле меня просто заставляют в учебной части.
– Что заставляют? – спрашивает она.
– Звонить родителям. Я вообще-то прекрасно понимаю, что Андрею шестнадцать лет, он взрослый человек и…
– И что бы я ни сказала, ему, в общем, насрать, – говорит она.
– Точно! Очень хорошо, что мы с вами нашли взаимопонимание.
– Я тоже рада, – слышно, как она чиркает у трубки зажигалкой.
– Тогда давайте больше не будем нести эту неинтересную ахинею и займемся тем, что нам нравится…
– Давайте, Людмила Ивановна, я сериал буду смотреть.
– Всего доброго. Приятного просмотра.
Поезд воет, стучит и бьется,
Сквозь туннель в Тропарево несется!
Где ты в костюме сосиски стоишь
И словами буклета кричишь.
Заходите к нам, пообедайте!
Всякого говна отведайте!
Но глаза твои, что смотрят
Через дырки в поролоне,
Говорят мне: ах ты, киска,
Как тебя б я отодрал!
Если б только не сосиска
И унылой жизни вал.
Так, а тетрадка моя где?
3
– Людмила Ивановна, у меня просто нет слов. Это должно было случиться.
– Вам нужна помощь, Людмила Ивановна… И, конечно, в таком состоянии вы просто не можете работать в образовательном учреждении. Вы, как бы помягче сказать… Вы – нимфоманка! Альбина Алексеевна не могла успокоиться два часа, после того как прочитала ваши… Даже не знаю, как сказать… Откровения! Пожалели бы коллегу, она все-таки мужа потеряла недавно.
– Он умер?
– Нет, развелся с ней. Да, в общем, хрен бы с вами со всеми и с Альбиной Алексеевной, потерявшей мужа, только как мне заплатить за квартиру и по кредиту за айфон?
В скверике у школы догоняет Андрей Баринов, кеды у него в грязи, от него несет табаком, щеки красные, как трансгенные зимние персики.
– Людмила Ивановна!
– Что, Баринов?
– Людмила Ивановна! Ну не надо увольняться, я этого не стою… Правда.
– Дело не в тебе.
– А в чем тогда?
– Ну… Просто я пишу очень плохие стихи, которые нашла Альбина Алексеевна, прочитала и рассказала директору… Он уволил меня, ты вообще ни при чем.
– А что, у вас стихи неприличные?
– Лучше тебе не знать, Андрей. Иди на занятия. Пока! Шестнадцать лет – и плачет. Постояли в сквере, обнявшись. Интересно, кто-нибудь видел? У Альбины Алексеевны окна в сквер.
4
Ладно, у меня есть бутылка фертлинера (650 рублей по скидке) и чипсы. До расплаты за квартиру – восемь дней, до платежа за айфон – пять. На карте сбера – семь шестьсот сорок, еще есть двадцать евро и есть Вова, который вообще-то должен двадцать тысяч. Но он не берет трубку.
Лицемерная свинья
Притворялась уточкой.
Кря-кря-кря да кря-кря-кря
В рыло б ей заточкой.
Звонит телефон. Неужели Вова? Нет, почему-то Виктория Петровна. Как же ей сказать помягче…
– Алло?
– Людмила Иванна? Здрасьте, это Вика, мама Андрея Баринова! Голос веселый и отчаянный. Она, что, тоже выпила?
– Вика, я вас узнала, только меня выгнали из школы.
– Андрей мне сказал. Вот черт!
– А еще он сказал, что вас выгнали из-за поэзии. Подонок.
– И я, – чиркает зажигалкой, – просто подумала, ну а вдруг? Может, вы дадите мне прочесть свои стихи?
– А… зачем?
– Людмила… Ничего, что я по имени?
– Ну, это вроде как нормально. По имени людей называть. Хихикает, один в один как Баринов.
– В общем, я работала в оркестре! Даже как-то стыдно признаться… Играю на виолончели.
– На виолончели? По-моему, это очень красиво.
– Да, тут не поспорить, только, знаете, трудно работу найти. Оркестр наш загнулся, и я играю теперь в ресторане, такой… утонченный ресторан… все едят, а я играю… И это очень уныло все вместе выглядит. И совершенно ясно, если что-нибудь не придумать, меня выпрут – вместе с виолончелью. Вот я и решила вам позвонить. Сумасшедшая.
– Вы… Хотите читать мои стихи под аккомпанемент… виолончели?
– Да.
5
Виолончель занимает половину Викиной комнаты. Футляр от инструмента стоит на балконе, потому что на него ссыт кот. Хотя даже балкон не спасает – кот прорывается туда и опять ссыт.
– Хочешь вина? – говорит Вика.
– Давай. Стоит только оказаться без работы – сразу подстерегают социальные язвы. Пьянство и несбыточные фантазии. Вика приходит из кухни с открытой бутылкой вина и двумя стаканами. Садится к виолончели, похожей на раскормленную и одержимую собственной важностью улитку.
– Будет здорово, если ты начнешь читать, – говорит она, – а я попробую подобрать аккомпанемент.
Вот пишет женщина письмо:
Заберите мою собаку!
Сучка, доберман-пинчер,
Знает команду ко мне,
Но я ее тоже знаю.
Команда хорошая,
Помогла мне найти мужа.
Он хороший человек,
Но попробуйте
Объяснить это собаке.
Сделав паузу в творчестве, мы скидываемся по триста пятьдесят рублей и заказываем осетинский пирог. Его привозит человек, у которого жизнь сложилась получше, чем у нас обеих. На пальцах золотые кольца, и еще он крутит в руках ключ от мерседеса – я допускаю, что не последней модели, но все-таки.
– А как ты вообще в школу-то попала?
– Да как… Закончила биофак и почему-то думала, что начну работать, а оказалось, что нет – надо писать кандидатскую. Но это уже невыносимо было, и я пошла в школу преподавать. Еще был вариант – в зверосовхоз, но…
– Понятно.
– А ты?
– Да что я? В двадцать два замуж вышла, ребенок родился, так все, знаешь, хорошо начиналось, мне все завидовали. Муж прекрасный, мы в одном оркестре, я на виолончели, он на тромбоне. Андрюше два года было, он заболел уж не помню чем там, ну и я на гастроли не поехала… А гастроли были в Суздале. В общем, муж мой напился и зачем-то за руль микроавтобуса сел, в котором весь оркестр ехал. Ну и всех угробил. А сам жив остался.
– Круто.
– Ну да. Потом суд был, ему пять лет дали, меня выгнали. Бред какой-то! Ты-то сама замужем?
– Нет.
– Я тоже как-то нет. Потом, после мужа этого, была череда абсурда.
– Я понимаю. У меня тоже.
Училка Людмила
Без трусов ходила
В Казенный переулок,
На первый этаж.
Жил там один Петя,
Питекантроп Петя,
Кроманьонец Петя,
Пушкина не знал.
Любовь была проекцией,
Но зато с эрекцией,
Но всегда с эрекцией.
И зачем – трусы?
Думала Людмила.
А ей говорили!
Мамы говорили:
Ну и что, что Пушкин?
Что, что питекантроп?
В ЗАГС-то его пустят?
Вот туда и надо –
Узаконить брак!
Ближе к полуночи Вика идет провожать меня до метро. Идти всего минут двадцать, но так хитро, что сама бы я, конечно, не сообразила. Мы договариваемся, что завтра попросим аудиенции у директора ресторана, чтобы он дал на нашу затею окончательное бесповоротное добро.
– Слушай, – говорю я, – а ты вообще уверена?
Вика останавливается, поворачивается ко мне.
– Да! – отвечает она. – У тебя прекрасные стихи! Я понимаю, что мне тоже надо сказать ей что-то хорошее.
– Вообще-то, – говорю я, – твой муж не сел бы за руль автобуса, если бы шофер его не пустил.
6
Директор Викиного ресторана производит впечатление интеллигента, но висящий в кабинете запах перегара расставляет все на свои места.
– Василий Львович, это Людмила, поэтесса.
– Здравствуйте, – говорит он.
– Василий Львович, мы с вами давно хотели что-нибудь придумать для вечерней программы, и вот, собственно, идея. Я играю, как обычно, на виолончели, а Людмила читает свои стихи. Они просто потрясающие…
Василий Львович перебивает:
– С матом?
– Нет, – говорю я. – Мата нет.
– Особо нет, – добавляет Вика.
Василий Львович несколько секунд молчит. Потом он бросает взгляд, выражающий сомнение, сначала на Вику, потом на меня и продолжает:
– В чем вы, девушки, собираетесь выступать?
– Кэжуал? – предполагает Вика.
– Ну, нет! – тут Василий Львович непреклонен. Пришло, наконец, время ему сказать свое веское слово.
– Прошу вас быть в вечерних туалетах.
7
У меня вечернего платья нет, у Вики тоже. Если не считать вечерним черный сарафан из «Зары», в котором она последние пять лет мыла пол. Поэтому приходит время трагического запроса в гугле – «платье напрокат». Странички с игривыми заголовками вроде «шкаф твоей подружки» предлагают нечто подальше от лимона, поближе к дыне, между нарциссом и грушей Вильямс, с кулиской и римской талией, разрезом от трусов, но зато от двух пятисот в сутки. Если хотите нормальное платье из хорошего материала, ради бога – идите в магазин и купите за сорок пять девятьсот девяносто девять. В итоге мы едем в какой-то вьетнамский улей на Щелковском шоссе и одалживаем по платью: Вике достается десять процентов хлопка, девяносто – эластана, но зато без декоративных излишеств, цвет – фуксия. А мне приходится взять голубую волну, потому что черное, за которым я ехала, не M, а L. Не то чтобы L так уж велик, просто меня опередила какая-то виолончель. Она одолжила платье пару дней назад, растянув его до предела, который есть даже у эластана.
Не открывай лица, не показывай ноги,
Носи корректирующее белье!
Пожалуйста, вот максфактор, вот оби –
Заткни свою дырку, как дверь в жилье.
Все работают для тебя – огромная индустрия:
Тональный крем, тушь для ресниц, шампунь.
Только скрой свои изменения возрастные!
Силикона в жопу засунь.
Подальше от лимона, поближе к дыне,
Если Бог тебя создал – он просто больной,
С двух метров гуся не отличить от гусыни,
А ты отличаешься головой.
Ногами, руками, грудями, все той же жопой,
Как это спрятать, куда это деть?
Максфактор работает лично,
Чтобы ты выглядела прилично.
8
В зале заняты два столика. За одним сидит компания женщин лет за шестьдесят, празднующих юбилей одной из них или, возможно, юбилей какой-то их общей деятельности. За другим столом сидят двое мужиков. Женщины поначалу ведут себя так, словно нас с Викой вообще не существует, а мужики, напротив, пристально на нас смотрят, но по их лицам невозможно понять, нравимся мы им или нет. Обоим им хорошо за сорок, один в очках, а второй – бритый под ноль, в майке, из которой торчат волосатые руки в татуировках.
В первом, так сказать, отделении я читаю стихотворение про питекантропа Петю, урок эволюции, а также коротенький лимерик про первый секс. Вика сопровождает мой срывающийся голос мощными взвизгами виолончели. После слов «Зачем теперь мне институт, ведь ты не позвонил!» я порывисто извиняюсь и, наступая на подол голубой волны, убегаю в комнату отдыха персонала. Через минуту туда приходит Вика, и мы выпиваем по сто граммов коньяка. Дело сразу идет веселее. Возможно, еще и потому, что пожилые женщины стали танцевать под крики виолончели, которую Вика раздухарила до такой степени, что она ведет себя как третья полноправная участница нашего ансамбля: толстая, яростная и одухотворенная. Я отставляю ногу и читаю, глядя в глаза бритому, стихотворение про человека-хот-дога. В висках у меня стучит, во рту сухо. Женщины внезапно хлопают. Одна из них кричит:
– Еще про любовь!
Я киваю Вике и начинаю читать:
С двух лет мне мама говорила,
Что я не выйду замуж.
Ведь я неженственна,
Ругаюсь и в штанах.
Когда я стала женственной,
В юбке с каблуками,
С женственной прической,
С тихим голоском,
В лифчике узорном,
И навылет сисечки,
Попочка обтянута – просто красота!
Мама закричала: что же ты за шлюха!
Проститутка просто и позор для всех!
Мужика ты хочешь, как тебе не стыдно?!
Жопу обтянула, двойка по труду!
Надо же учиться! На работу надо!
Господи, за что же мне такая боль?!
Дочка моя шлюха, как это возможно?
Как посмотрят люди на такой позор?
Конец стихотворения смазывается, потому что все женщины бегут в туалет, где одной из них стало плохо. Бритый и очкастый доедают шашлык. По всей видимости, это провал. То же невысказанное, но подразумеваемое мнение я читаю в очках Василия Львовича, который внезапно входит в зал.
– Спасибо всем! – говорю я. – До новых встреч!
Вика засовывает виолончель в футляр – за годы работы в оркестре она насобачилась делать это очень быстро, – и мы снова оказываемся в комнате отдыха персонала, на этот раз с целью снять голубую волну и фуксию. Молнию у меня на спине заклинило, и внезапно вошедший Василий Львович обнаруживает меня, стоящую у стены в такой позе, словно сейчас меня будут пороть, и Вику, яростно рвущую молнию. Он откашливается.
– Те двое, в зале, – говорит он, – просят передать вам поздравления.
– Спасибо, – отвечает Вика.
– И они интересуются, не согласитесь ли вы выступить для них приватно?
Мы переглядываемся.
– Как вы считаете, Василий Львович, – спрашивает Вика, – это не выглядит как… какая-то проституция?
Василий Львович пожимает плечами.
– В принципе, такая мысль приходит в голову, – говорит он, – но ваш возраст и...
– Внешний вид? – подсказываю я.
– И внешний вид, – повторяет Василий Львович, – позволяют рассматривать любые предложения. Тем более, они говорят, что заплатят десять тысяч.
Последнее оказывается решающим. Для храбрости и чтобы слегка потянуть время, мы допиваем на троих с Василием Львовичем бутылку коньяка. Поскольку снять голубую волну не представляется возможным, я решила ехать на приватное выступление как есть, а Вика из солидарности осталась в фуксии. В таком виде мы выходим из ресторана прямо на улицу, где нас ожидает лендровер. Бритый сидит за рулем, а очкарик при нашем появлении выскакивает из машины, чтобы уложить виолончель в багажник. С мрачной решимостью мы забираемся на заднее сиденье. Лендровер трогается.
– Меня зовут Иван, – представляется бритый.
Очкарик добавляет, что его зовут Гриша. Мы тоже представляемся, и беседа, получив такой неоригинальный пинок, кое-как плетется. Выясняется, что мы едем на дачу к Ивану, где сможем познакомиться поближе и приятно провести время. Если что, подчеркивает Гриша, нам в любой момент закажут такси.
9
Пока Гриша растапливает камин, а Иван вытаскивает из вакуумных упаковок мясную нарезку, мы с Викой осматриваем дом. По некоторым признакам вроде железных стеллажей, на которых стоят коробки со скрученными носками, можно заключить, что женщины в этом доме нет. Что, правда, совсем его не портит. Затем мы вчетвером садимся на ковер перед камином и ведем философскую беседу, щедро сдобренную чивасригалом.
– У вас очень красивый дом! – говорю я, скромно улыбаясь Ивану.
– Очень! – подтверждает Вика. – Он такой лаконичный и очень мужской.
– Что значит – мужской? – спрашивает Иван.
– Ну… такой… без излишеств… Но комфортный!
– А… – Иван отхлебывает виски. – Вы это имеете в виду? Просто я как-то напрягаюсь от слова «мужской», столько в нем содержится какой-то дуболомной мерзости.
– Такого, знаете, подхода к жизни, с которым не хочется иметь дела, – подхватывает Гриша.
Мы понимающе киваем.
– В этом смысле мужской дом, наверное, должен окружать трехметровый забор со рвом, а на полу в спальне должна быть тигровая шкура, – предполагает Иван.
– Или вы просто могли бы жить в гараже, – говорю я.
Мы пьем за чудесное знакомство, за начало дружбы, за хозяина великолепного дома, за восхитительных гостей, после чего Иван поднимает тост за Альбину Алексеевну, потому что, если бы она не донесла на меня директору, я бы не пришла читать стихи в Викин ресторан и мы все никогда бы не познакомились. Когда за окном уже светает и пить больше невозможно, Иван невнятно предлагает нам с Викой спать на втором этаже. Это, в общем, то что надо, за исключением молнии на голубой волне, которая так и не расклинилась. Я думаю, что просить Ивана или Гришу расстегивать мне молнию на платье несколько неуместно, и ложусь спать прямо в нем. Вике удается стянуть фуксию и, лежа рядом со мной на незатейливой, но вполне крепкой кровати, она шепчет:
– Нормальные мужики оказались, кстати. Как-то неудобно у них еще десять тысяч просить.
10
Утром мы пьем кофе, едим приготовленную Иваном яичницу с остатками мясной нарезки и едем обратно. Первым из лендровера выходит Гриша, потом высаживается Вика с виолончелью, а я, разумеется, вылезаю из самой жопы.
Иван припарковал машину прямо у моего подъезда.
– Спасибо! – говорю я и выхожу из лендровера в несколько поникшей голубой волне, Иван выходит вслед за мной.
– Подожди, – просит он и вытаскивает из кармана бумажник.
– Ой, нет-нет-нет! – протестую я.
– Как нет? Мы же договаривались!
– Но мы даже не выступали. Просто болтали.
– Это не важно, – настаивает он, – если бы мы вас попросили, вы же выступили бы? Крыть мне нечем, поэтому приходится брать у него десять тысяч.
– Спасибо! – говорю я еще раз.
– Можно… мне тебя поцеловать? – спрашивает он.
– Куда?
– Ну… как пойдет.
– Ну, давай, – отвечаю я.
Иван решительно подходит ко мне, кладет одну руку на плечо, а другую на задницу. От такого напора я чуть не падаю с каблуков, и для надежности во время нашего первого поцелуя он прижимает меня к черному боку лендровера. Когда я открываю глаза, я вижу директора и Альбину Алексеевну, стоящих под паутинкой на детской площадке.
– Я позвоню, – говорит Иван и уезжает. Поскольку директор и Альбина Алексеевна все равно меня увидели, я решаю подойти к ним и поздороваться.
– Знаете, Людмила Ивановна, все-таки есть Бог, – вздыхает при моем приближении Альбина Алексеевна.
– Да уж, – кивает директор.
– Мы сюда пришли, потому что надеялись, что вы одумались! Что вы переживаете о случившемся. Но то…
– …что мы увидели, Людмила Ивановна…
– Это просто за гранью!
– Вам не место в школе!
– Вас нельзя подпускать к детям!
– Всего хорошего.
– И проверьтесь на СПИД!
Войдя в квартиру, я прямо на себе разрываю голубую волну на две половины.
Плакала я горько,
Горько я рыдала,
Думала повеситься
Мне ведь тридцать шесть.
Все три мужа сгинули,
И один безрадостный
Жалобный секс-онли
Ожидал меня.
Но малютка-кактус,
В дикси мною купленный,
Вдруг заговорил.
Он сказал мне: «Дура,
Что тебе три мужа?
Что тебе секс-онли?
Вешаться зачем?
В жизни все продумано,
Одной нитью связано
И ведет к добру.
Через день помру я,
Ссыпятся иголочки,
Ты меня в пакетик
И к помойке шасть.
Встретишь там ты дяденьку,
Что судьбой назначен,
И у вас наступит
Огненная страсть».